Согласно опросам индекс социального оптимизма находится на уровне 2010 года, а рейтинг президента вырос на 20%. С другой стороны, инфляция растет, рубль падает, повышаются цены, вводятся санкции. В этой связи вопрос: «Можно ли назвать все происходящее кризисом?»

Е. Т-С.: Я не экономист, финансист или политолог, поэтому мое мнение нельзя назвать экспертным. Да, я считаю, что наступил сложный со всех точек зрения период. Заметно ухудшились отношения со многими странами, с которыми раньше Россия осуществляла тесное взаимодействие: и культурное, и торговое. И обстановка в стране накладывает серьезный отпечаток на жизнь общества. Не знаю, как назвать происходящее одним словом, охлаждение или кризис, но нам предстоит тяжелый год.

Но у любой медали есть две стороны, поэтому и в кризисе я вижу неоспоримые плюсы. Часто во время охлаждения официальных отношений начинается расцвет неофициальных. Давайте вспомним, что происходило в период холодной войны, но не в самый ее разгар, а в начале перестройки. Гражданские общества России, Америки и других стран активно сотрудничали, это был настоящий расцвет, не наблюдавшийся ранее. Да, на правительственном уровне отношения сейчас сильно испортились, но самое время заняться укреплением неофициальных связей. Ко мне обращаются многие представители гражданского общества из стран, с которыми сейчас теряется контакт. Они хотят объединять усилия и делать совместные проекты. Это и есть народная дипломатия, которая должна помочь решению проблем на высшем уровне.

Если говорить о ситуации внутри страны, есть ли изменения в худшую сторону в социальной сфере? И можно ли их прогнозировать?

Е. Т-С.: Со стороны государства пока не урезаны формы поддержки людей, находящихся в трудной жизненной ситуации. В этом отношении ухудшений не наблюдается. Если говорить о здравоохранении и образовании, то народные волнения есть и будут, но это не связано с кризисом. Все началось гораздо раньше – с началом реформирования школ и детских садов, больниц и поликлиник, системы финансирования этих сфер. Происходят болезненные для населения вещи, но они не коррелируются с обострением экономической ситуации.

Логично, что в ближайшее время можно и нужно ожидать некоторые негативные изменения. Не исключаю того, что скоро начнется волна сокращений, появится много недовольных людей. Главная задача каждого из нас – минимизировать риски.

Как можно подготовиться к этим изменениям? И дает ли нам что-то опыт кризиса 2008–2009?

Е. Т-С.: Да, уроки вспоминать нужно. Это поможет снижать риски, связанные с ростом недовольства людей, но в точности повторять те же модели и схемы нельзя. Тот кризис был нами импортированный, а этот во многом вызван проблемами внутри страны, кроме истории с ценами на нефть, которая затронула и другие государства. Власти придется заново искать выходы из ситуации, очень много работать с населением и мобилизовать ресурсы.

Как благотворительная среда будет переживать кризис?

Е. Т-С.: Позвольте мне немного выйти за рамки вопроса. В последние годы случился некий всплеск в развитии благотворительности, но это не произошло спонтанно. Мы осознанно работали долгие годы на этот результат. Прошло 10 лет, прежде чем мы начали ощущать существенные изменения. Наконец-то в России появилась массовая благотворительность. Я думаю, никакой кризис не перечеркнет это. Механизм запущен, и остановить его будет непросто. Но кризис, безусловно, повлияет на объемы благотворительных средств. Традиционно в канун Нового года многие фонды проводят акции, но в этот раз пожертвований было гораздо меньше, хотя люди все равно активно принимали в них участие. Увы, некоторые благотворительные проекты даже закрываются. Фонды держатся на плаву, а вот бизнесу сложнее. Правда, пока я не слышала, чтобы у каких-либо компаний полностью закрылось направление, связанное с благотворительностью, но сокращение бюджетов естественно происходит. Если говорить о государственной поддержке НКО, на данный момент ситуация стабильна. Кстати, президентские гранты даже увеличиваются, но надо понимать, что рубль уже не тот. Поэтому рост отчасти компенсирует инфляцию.

Можно ли сказать, что в нашей стране благотворительность – это рынок?

Е. Т-С.: Да, так можно сказать, но я не согласна с тем, что в этой сфере есть жесткая конкуренция, как в бизнесе. Однако я вижу соперничество между организациями, выращенными энтузиастами, и организациями, созданными бизнесом. Присутствует и элемент конкуренции за государственные деньги и средства бизнеса, и главное здесь – чистоплотная конкуренция и соблюдение неких этических норм. Правда, у нас ощущается недостаток саморегулирования в сфере НКО и благотворительности. Очень мало профессиональных объединений, инструментов для самооценки, повышения прозрачности.

Если оценивать развитие благотворительной сферы как рынка, то на какой стадии мы находимся?

Е. Т-С.:Еще несколько лет назад, когда в регионах я рассказывала о благотворительности бизнеса, мне нередко говорили: «Какая же это благотворительность, пиар чистой воды!». Сейчас я такие реплики слышу реже. Те, кому нужна помощь, все чаще ее получают, и какая им разница, пиарится кто-то на этом или нет? Да, изначально установки в российском обществе таковы: «Благотворительность должна быть молчаливой, не желать отдачи». И этот стереотип сложно полностью искоренить. Как только в новой России появились первые частные компании, почти сразу появилась и корпоративная благотворительность. Но, по сути, это были пожертвования от первого лица. И эти лица не ожидали взамен ни славы, ни эффекта. Но постепенно пришло и другое понимание.

Благотворительность бизнеса стала более цивилизованной, стратегической, осознанной, встроенной в корпоративное управление, ожидающей измеряемого результата и определенного публичного резонанса. Но в России до сих пор не всегда осознают, что бизнес как корпоративный филантроп и благотворитель – частное лицо – не одно и то же. У человека есть полное право помогать, не ожидая ничего в ответ и оставаясь анонимным. Что касается организаций, будь то компании или НКО, тут история совершенно другая. Для них стратегическая благотворительность – единственная правильная модель. Они должны быть прозрачными, понятными, подотчетными, по-хорошему расчетливыми. Их деятельность должна быть известна обществу, обсуждаема им, лучшие практики должны тиражироваться, а заслуги – поощряться со стороны общества и власти. Поэтому они никак не могут позволить себе анонимность. Разумеется, каждая компания вправе иметь свою точку зрения по этому вопросу, но мое искреннее убеждение, что для любого бизнеса анонимная благотворительность – это большая ошибка.

То есть речь идет о некоем публичном пространстве, в котором и должна протекать благотворительная деятельность? Не кажется ли вам, что с этим есть определенные проблемы?

Е. Т-С.: Да, тут наблюдается разрыв. У нас в стране есть своеобразный костяк лидеров, выступающих на конференциях, готовых делиться опытом, рассказывать и просвещать невовлеченных. И, хочу заметить, что российских компаний среди лидеров даже больше, чем иностранных. Первые западные компании, пришедшие в Россию с началом перестройки, в большинстве своем не торопились демонстрировать свою социальную ответственность и заниматься стратегической благотворительностью. В странах, где у них были штаб-квартиры, а также в других, где уже было в это время требовательное гражданское общество, они вели себя совсем по-другому: разрабатывали стратегии КСО, благотворительную политику, публиковали отчеты об устойчивом развитии, взаимодействовали с заинтересованными сторонами. В России же никто об этом еще не слышал и такого не требовал. Первопроходцами стали как раз российские компании, уже вышедшие на западный рынок и впитавшие западный опыт КСО. За ними потянулся и международный бизнес, работающий в России. Но, к сожалению, круг лидеров расширяется очень медленно, а об их достижениях и успехах в обществе по-прежнему мало известно. Получается порочный круг: чтобы другие узнали и тоже включились в стратегическую благотворительность, нужно больше говорить о лидерах. Сделать это эффективно можно только с помощью СМИ, которые не хотят рассказывать о программах корпоративной ответственности и благотворительности компаний, считая это рекламой и ожидая вознаграждения за подобные публикации.

Тем не менее кризис все же может стать своего рода «окном возможностей»? И можно ли дать короткий прогноз на 2015 год?

Е. Т-С.: Сейчас очень многое зависит от политики государства. Важно стимулировать приток негосударственных инвестиций в социальную сферу. Я везде говорю, что это необходимо. Но пока меня не слышат. Государство должно помогать тем негосударственным игрокам, которые готовы поддерживать социальную сферу, в частности, через или с помощью социально ориентированных НКО. Только не надо их контролировать или диктовать им свои условия. Ресурсы и желание у многих инвесторов уже есть, есть и ключевые фигуры. Но им не хватает координации с государством. Если бы власть помогала делать совместные проекты, сама включилась в их планирование и реализацию, результативность вложений повысилась бы. Не надо сбрасывать со счетов и возможности налогового стимулирования негосударственных доноров. Причем совсем не обязательно это должно приводить к выпадающим доходам бюджета. Мы уже разработали готовый пакет предложений и передали в правительство. Надеемся на внимательное и неравнодушное рассмотрение. Вот оно, это «окно возможностей», которое открывает кризис.

Что касается 2015 года, то многое будет зависеть и от благотворительного сообщества: некоммерческих организаций, бизнес-сектора, фондов, частных жертвователей. Я думаю, что выживание и приумножение ресурсов возможно только при грамотной совместной работе. Пора, наконец, научиться нам делать партнерские проекты, как это давно работает в других странах. Мы все боимся потери уникальности бренда, трудностей командной работы, взаимных обязательств. Но в трудные времена без этого не обойтись. Надо учиться больше доверять друг другу, решать проблемы и находить решения сообща. Не жаловаться на трудности, а начать с помощи друг другу. Так и переживем трудный 2015 год.