«Никогда не говори никогда» — это точно про меня! Я начала учиться на социального педагога, проходила практику в коррекционном детском доме и после этого сказала себе: «Никогда не вернусь в детский дом!»
После этого перевелась и выучилась на психолога. Работала после окончания обучения в коррекционном детском саду, там применяла полученные знания, но чего-то не хватало. И в 2014 году я перешла работать в благотворительный фонд «Дети наши», фактически — в неизвестность, потому что направление работы по восстановлению кровных связей воспитанников детских домов там только зарождалось, не было прописанной методологии работы, не было даже понимания, с какими ребятами нам нужно работать и кто же такие эти кризисные семьи, у которых забирают детей.
Так, вопреки собственному обещанию 12-летней давности, я снова оказалась в детском доме, работала с ребятами, помогала прорабатывать травмы и просто сложности, выясняла семейную историю, потом вместе с коллегами находила родных и работала уже с ними на восстановление общения или даже на возвращение ребенка домой.
О неизвестности
Тогда, в 2014 году, у нас еще не было офиса, а деятельность по восстановлению кровных связей только начиналась. Я, еще один психолог и два социальных педагога были «первыми ласточками», с нас началось направление, переросшее позже в превентивную помощь кризисным семьям и программу «Не разлей вода».
А тогда, восемь лет назад, мы начинали работать в одном детском доме, без методологии, без полного понимания, кто они, наши подопечные.
Я помню, когда мы пришли к социальной службе нашего первого подшефного детского дома, попросили предоставить место для работы с ребятами, для проведения консультаций, они спросили, надолго ли мы. Мы ответили: «Навсегда», — помню, как они удивились.
Было много вопросов, потому что восстановлением в то время мало кто занимался. Сама технология, методология, к которой мы пришли, — это все сложилось благодаря работе в полях, с опекой, с учреждениями... Целая история была, как мы постепенно учились разыскивать семьи, выстраивать с родителями коммуникацию, преодолевая страхи и тревогу.
Об изменениях и обучении
Сейчас у фонда три машины, а также машины сотрудников. А сначала у нас была только одна машина — личная. Так что ездили на автобусах по всей Смоленской области. Проводили по 12-15 часов, разыскивая родственников и родителей наших детей. Я сама получила права где-то через год после начала работы.
Мы постоянно учились, ездили на семинары, общались с психологами. Нам помогали Людмила Петрановская, Татьяна Панюшева, Екатерина Жуйкова, Алексей Газарян и многие другие.
Ни в какое сравнение не идет наша нынешняя система учета услуг и процессов, документооборот, с тем, что было тогда. Отчеты, путевые листы — все вносили в вордовский документ: число, куда ездили, стоимость бензина или стоимость покупки, например, одежды.
Не было координаторов, отвечающих за финансовую отчетность, документооборот, организацию нашей работы с технической точки зрения, — только мы четверо. Причем практически не было разделения на психологическую работу и социальную. Часто, например, мне приходилось обсуждать с семьями ремонт, электричество, домашнее хозяйство.
С одной стороны, на первых порах это даже помогало выстроить контакт. Ведь что это за зверь такой — психолог — для сельского жителя? А тут уже обсудили насущные дела — можно и детско-родительские отношения обсудить, страхи, переживания, возможности и потребности. Так через социальную работу получалось прийти к психологической. Это потом выработали другие подходы, например через ведение «Книги жизни». Родители увлекались, рассказывая о своих детях, о любимых игрушках, об особенностях и привычках, о семейных традициях...
Кристина на работе
О подопечных
Когда мы только начинали, руководство детского дома выдало нам список «сложных» детей, с которыми мы и начинали работать. Многие из них жили в учреждении с самого детства. Постепенно мы поняли, что работать на восстановление и поддержание кровных связей лучше всего с теми ребятами, кто только попал в детский дом, или с так называемыми «годичниками» — это те дети, кого сами родители отдают в учреждение, потому что, в основном по материальным, финансовым обстоятельствам, находясь в трудной жизненной ситуации, понимают, что сами не справляются. В течение года ребенок может жить в детском доме без ограничения родителя в родительских правах. Если родитель не забирает ребенка, то учреждение и опека выходят в суд, чтобы родителя лишили родительских прав или ограничили в них. Очень часто бывает, что ситуацию, из-за которой ребенок оказался в учреждении, исправить не удается. И ребенок остается в детском доме. Поэтому очень важно поддержать семью именно в этот год, проработать кризисные моменты, пока привязанность не разорвалась совсем.
Очень многое пришло с опытом. Не сразу мы поняли, что вернуть можно не каждого ребенка.
Одна из первых историй, меня поразивших очень сильно, — история девочки, вернувшейся в детский дом из приемной семьи. Работа с ней вызвала у меня очень сильный эмоциональный отклик, и удивление, и злость, и сочувствие. Все же тогда мы не настолько глубоко осознавали серьезность психологической травматизации детей, попавших в детские дома. И сейчас, к сожалению, в обществе этого многие до сих пор не понимают... Я была в ужасе от того, сколько пережил ребенок, сначала — пренебрежение ее нуждами, жестокое обращение и насилие в кровной семье, потом — попадание в учреждение, приемная семья, которая не справилась с девиантным поведением, спровоцированным ранее полученными травмами, и в результате — психиатрическая больница и возвращение в учреждение. Это действительно страшная история. Кроме меня, с девочкой работал психиатр. Случай был действительно сложный.
Но он помог мне лучше погрузиться в проблему сиротства, начать лучше разбираться в вопросе взаимоотношений ребенка с кровной семьей, с матерью, понять важность кровной истории в жизни и развитии ребенка и многое другое.
С родителями наших подопечных тоже не все так просто. Специфику и трудности этих семей мы понимали в процессе работы, обучения, самостоятельного поиска информации. Например, мама не торопится собирать документы или, даже несмотря на нашу работу, снова запила. Что это — провал или специфика находящегося в кризисе человека с низким эмоциональным интеллектом или психологической травмой, с выученной беспомощностью или собственным дефицитарным детским опытом? Чем семья, из которой забрали ребенка, отличается от среднестатистической, «обычной», благополучной семьи?
Как мотивировать, вызвать желание изменить свою жизнь, стать хорошим родителем своему ребенку? Очень было непривычно, что не к нам приходят за помощью, а мы приезжаем и предлагаем, что работать приходится не в уютном, оборудованном кабинете, а «в поле».
Или, еще пример, почти любая мама, у которой забрали ребенка, отвечает, что хочет его вернуть. И мы, конечно же, ей верим, берем случай в работу. Потом только поняли, что есть социально желаемые ответы, что нужно смотреть шире и на первом этапе работы с семьей оценивать все риски совместного проживания ребенка с родителями и возможность устранения этих рисков, задавать вопросы иначе и быть внимательнее ко многим признакам и включаться в работу рационально, а не эмоционально.
Также пришло понимание того, что мамы, у которых изъяли детей, тоже проживают стадии горя, утраты, что та боль, которую они переживают, смешивается с их собственным детским травматическим опытом, ведь многие из наших взрослых подопечных когда-то выросли в таких же кризисных семьях или детских домах. И при всей их любви к детям им необходима помощь не только в обустройстве быта, но и в налаживании детско-родительских отношений.
Кристина с мужем
О приемном родительстве
Работу я не просто «приносила домой», я буквально заразила мужа своей увлеченностью и погруженностью. Наверное, поэтому он не стал сопротивляться моему желанию стать опекуном для девочки-подростка, за что я ему очень благодарна.
С Настей мы познакомились в подшефном фонду детском доме. Как психолог я с ней не работала, но общалась, как и с другими детьми. И как-то так вышло, что с ней общались мы много.
В 16 лет она поступила в колледж и выпустилась из детского дома, буквально через пару месяцев после того, как я начала там работать. Но мы не теряли связь, а, наоборот, все больше ее укрепляли. Настя познакомилась с моими детьми, с мужем, приходила к нам в гости, ходила с нами в походы... Я поняла, что во взаимодействии с ней начинаю включаться именно как родитель. И она это чувствует и тоже включается, ей, с самого детства прожившей в детском доме, нужна была родительская фигура. И в конце концов мы с мужем приняли решение, что хотим официально сделать ее членом нашей семьи.
Стать приемным родителем подростка — это, без сомнения, непростая задача. И у нас с Настей были самые разные ситуации, разногласия и примирения. Но о том, чтобы отказаться, — такой мысли не возникало никогда! Я же не могу отказаться от своих родных дочерей. И тут я приняла на себя именно ответственность родителя, а значит, обратного пути быть просто не может.
Сейчас Насте 24 года, у нее своя семья, она мама прекрасной пятилетней дочери. Настя закончила колледж и нашла любимую работу. Как сирота, Настя получила квартиру. Для этого нам пришлось немного побороться, зато теперь у нее есть свое собственное гнездышко, в котором очень уютно и комфортно.
Вероника, Настя и Даша (дочери Кристины)
Опыт приемного родительства стал для меня важным жизненным этапом, на котором я еще лучше поняла внутренние состояния, горести, дефициты и потребности детей в детском доме и еще острее осознала важность семьи для ребенка.
Шаг за шагом мы с Настей учились доверять миру, встраиваться в него со своей историей и своими потребностями, отвечать на потребности других, принимать решения самостоятельно, а главное — нести ответственность за эти решения и поступки.
Каждый раз, думая об этом, я вспоминаю, как зареклась снова переступать порог детского дома после своей первой практики. А ведь я не познакомилась бы с Настей, если бы не моя работа!
О выгорании
Моя постоянная включенность, неумение отвлекаться от рабочих вопросов, сослужила мне дурную службу. Как бы ни была важна наша работа, мы — люди, у нас должна быть своя жизнь, свои хобби, увлечения, мысли, не связанные только с одной темой.
Постепенно я поняла, что выгорание не за горами. Я стала более раздражительной, эмоционально опустошенной. И когда начала замечать мысли вроде «будь что будет», я осознала, что необходимо что-то менять!
Очень помогли личная психотерапия и максимальное переключение фокуса внимания на дочерей-подростков с их жизнерадостностью, подростковыми заботами, с их неизменной потребностью во мне, их маме.
Появление интервизорских групп тоже было очень полезно — там мы делимся методическим материалом, профессиональным опытом. Такие встречи дают возможность рассмотреть более глубоко сложности, появляющиеся в работе. Это профессиональная поддержка, которая была мне необходима! Я поняла, что действительно перегрузила себя работой, от чего-то, как бы это ни было печально, необходимо отказываться. Благо штат психологов неуклонно рос и продолжает расти, и мы можем разделять обязанности на всех.
Я по-прежнему помню имена всех моих подопечных, знаю их истории, но я уже не погружаюсь настолько, не проживаю боль каждого ребенка, не пропускаю все его проблемы и проблемы его семьи через себя.
Психолог не может не включаться эмоционально. Апатия и безразличие в работе с людьми недопустимы. Но я могу не приносить все это домой, хотя работа для меня все так же важна.
Я завела рабочий номер телефона, установила с подопечными границы: конечно, я возьму трубку в любое время, если случится что-то срочное. Но я объяснила — и была услышана, — что у меня есть рабочие часы и решать все вопросы лучше всего именно в это время.
Моя работа меня вдохновляет: само взаимодействие с детьми, когда видишь хоть и маленькие, но уверенные шажочки, изменения, улыбки. В детских историях настолько много «трэша», что в какой-то момент можно упасть в этот омут ужаса, потерять себя и чувствительность, стать безразличным. Но положительные изменения, те результаты, которые я вижу, — это ценный ресурс для меня!
Кристина с подопечным
О наставничестве
Четыре года назад я решилась стать наставником для Дениса, подростка из детского дома. Программа наставничества в нашем фонде существовала на тот момент уже не меньше пяти лет. И я — как человек, знающий все изнутри, — понимала, как много наставники дают своим подопечным, воспитанникам детских домов.
Во мне был еще ресурс, желание помогать. С тех пор как я пришла работать в фонд, в этом плане ничего не изменилось. Но я понимала, что взять еще одного ребенка в семью — задача непосильная и для меня, и для мужа. Поэтому я подала заявление и стала волонтером-наставником.
У Дениса непростая история, как у многих ребят в детских домах. Пережив потерю мамы и предательство отца, он нашел в себе силы жить, не потерял доверие к людям и, главное, веру в себя и собственные силы.
Денис выпустился из учреждения три года назад. С учебой в колледже не заладилось, а вот хобби превратить в любимое дело получилось. Он очень хорошо разбирается в автомобилях и планирует сделать это своей профессией.
Мы с Денисом можем говорить на любые темы. Он очень заботливый, и иногда мне кажется, что мы меняемся ролями: он становится для меня наставником. Это также бесценный опыт.
О трудностях
К 2015-2016 годам у нас уже были свои наработки, мы уже сами начали проводить семинары и обучение как для коллег по сектору, так и для работников социальной сферы, сотрудников учреждений и опеки. У нас появилось второе подшефное учреждение, расширялся штат. Сейчас фонд работает уже с тремя детскими домами в Смоленской области.
Конечно, были и сложности. Не всегда руководство учреждений во всем с нами соглашалось и шло навстречу, были и бюрократические препоны, на которые мы тратили довольно много времени. Были случаи, когда мы начинали работать с ребенком на восстановление кровных связей, а одновременно запускался процесс его усыновления. В детском доме об этом, естественно, знали, но нам не сообщали. Всякое бывало. Но мы всегда действовали в интересах детей, и главное — что руководство наших учреждений это понимало и понимает.
Семья
О методологии и о себе
Наши практики по работе с кризисными семьями и восстановлению кровных связей воспитанников детских домов включены в реестр доказательных практик Фонда Тимченко. Наш огромный проект, «Книга жизни», которым сейчас пользуются по всей России, начинался с блокнотика в клеточку, куда мы вписывали воспоминания, клеили фотографии. Оглядываясь назад, я поверить не могу, что мы проделали такую огромную работу. И очень рада, что стояла у ее истоков!
Я сама выросла как профессионал именно благодаря работе в фонде. Именно здесь я перешла от теории к практике, увидела всю глубину возможностей психологической работы.
Если бы не работа в фонде, я не стала бы приемной мамой. Возможно, не узнала бы о программе наставничества «Будем вместе».
Здесь я почти приблизилась к выгоранию, но нашла в себе силы и ресурсы вернуться к работе — и теперь понимаю, насколько важно, работая в социальной сфере, оберегать свои границы.
Эти восемь лет — невероятные, насыщенные и, без сомнения, непростые — я росла и развивалась вместе с фондом, болела за общее дело и училась многому, как профессионал и как человек. Брала и отдавала, знания, силы, ресурсы.
И за все это очень благодарна фонду.
