Саша Старость, художница, одна из создательниц движения «Психоактивно»
Наша законодательная система не предусматривает особенного подхода к гражданам с диагнозом аутизм. Часто полицейские не знают, как c ними обращаться.
Это незнание приводит к трагическим последствиям.
В 2018 году в Москве из-за громкого крика на улице задержали 22-летнего Павла Васильева.
На него надели наручники, и принудительно госпитализировали в психиатрическую больницу.
Родители задержанного молодого человека пожаловались в Совет по правам человека (СПЧ), что в отделении полиции его «несколько раз душили, завязывали ему рот и голову его футболкой, отчего на руках и ногах остались обширные гематомы».
Члены СПЧ призвали к тому, чтобы для сотрудников полиции проводили специальные тренинги по работе с людьми, имеющими ментальные особенности.
Ядро аутизма — расстройство социальной коммуникации
Я работала с аутичными людьми задолго до художественной деятельности. Часто сталкивалась с ситуацией, когда ребенок вырастает, но не может социализироваться.
Такие дети и подростки нередко попадают в ситуации, в которых им приходится сталкиваться с правоохранительными органами.
Я лично наблюдала несколько историй и даже участвовала в них, когда приходилось объяснять, что происходит.
Центральное ядро диагноза «аутизм», один из главных диагностических критериев — это расстройство социального взаимодействия и коммуникации.
Обычно люди понимают под этим только невербальность (неумение говорить). Действительно, есть много аутичных людей, которые невербальны.
На самом деле, аутизм — это спектр. Он варьируется от полной невербальности до непонимания социального контекста, языковых нюансов, шуток, аллегорий, сложносочиненных конструкций.
Аутичным людям сложно правильно интерпретировать выражения лиц и окружающую обстановку.
Это происходит с самого рождения. В отличие от нейротипичных (neurologically typical, «неврологически типичный» — не страдающий расстройством аутистического спектра) детей, зеркальные нейроны детей с РАС работают особенным образом.
Когда в младенчестве мы лежим в колыбельке, подходят мама или папа, корчат рожи, и мы улыбаемся.
Мы должны нравиться своей семье, чтобы она нас защищала и растила. Это очень древний эволюционный механизм.
Если младенец не обращает внимание на лицо — значит, уже в этом возрасте у него нарушена невербалика.
Когда такой ребенок растет и им не занимаются, ему становится все сложнее интерпретировать сложные социальные ситуации.
Однажды мы с моим учеником зашли в банк. Мне нужно было снять деньги. Он ныл весь вечер, что ему надо домой, доиграть какую-то онлайн-игру. Я не заметила, как он пропал из поля зрения, и вдруг разозленный сотрудник банка выводит мне мальчика.
Оказывается, мой подопечный зашел на территорию персонала, залез в банковский компьютер и попытался войти в онлайн-игру.
Аутичному ученику не был понятен социальный контекст: это банк, сюда нельзя. Стоит компьютер — вижу цель, не вижу препятствий. Не реагирую на социальные сигналы до тех пор, пока меня не выводят.
Был еще один кейс матери человека с аутизмом, она не раскрывает свое имя. Ее сына задержали за неловкую попытку познакомиться с девушкой.
Он мог просто подойти и обнять ее или потрогать ее волосы, не имея в виду харассмент.
Но для нейротипичного окружения это считывается сами понимаете как.
Есть большая разница между поведением аутичного человека и поведением человека с синдромом Дауна. Полиция вообще не поймет, с кем она имеет дело. Она просто закроет больного за попытку публичного приставания.
Возможно, такая ситуация спровоцирует агрессию у аутичного человека.
Они очень боятся, нервничают и тревожатся, когда происходит внезапная смена обстановки или что-то идет не по плану.
Это вызывает у них очень сильную фрустрацию, а фрустрация может привести к аутичным истерикам, что называется meltdown.
Человек может упасть на пол, кричать, визжать, кусаться — от страха, фрустрации, из-за своих сенсорных особенностей. Понятно, что для полиции это будет выглядеть, как будто он нападает на полицейского.
Мы попытаемся объяснить обществу, чем аутисты отличаются от остальных
Есть несколько вариантов, при которых аутичный человек может столкнуться с полицией.
Первый — задержание Павла Васильева, в котором вообще нет состава преступления. Человек едет на велосипеде, кричит, издает звуки.
Многие аутичные люди издают звуки — это дает им сенсорное ощущение своего тела.
Это называется аутостимуляция, обыденная для аутистов вещь, которая выглядит очень странно для непосвященных.
За это «выглядит странно» арестовывают, надевают наручники, хотя такие средства нельзя применять к людям с инвалидностью.
Потом их очень долго держат в отделении.
Чтобы такого не было, полиция должна знать главные признаки аутичного поведения, которые не представляют опасности.
Сотрудники правоохранительных органов не должны путать их с наркотическим или алкогольным опьянением.
Любой человек, который работал с аутичным ребенком или взрослым, видел аутостимуляцию.
Аутичный человек специфически машет руками перед лицом и делает так: «Ух! Ух!»
Нужно уметь распознать, что это не человек под воздействием бутиратов (сленговое название наркотического вещества), а человек с признаками аутизма.
Второй тип истории: мальчик знакомится с девочкой. Мальчик должен проходить определенные программы по социализации.
Родители взрослых аутичных детей часто не знают, что с ними делать дальше, потому что очень долго у нас в стране этот диагноз звучал как «РДА» — «ранний детский аутизм». В поле взрослой жизни он как бы не существовал.
Поэтому все программы адаптации, попытки социализировать ребенка заканчивались там, где заканчивалось детство.
Но когда наступает пубертат, появляются новые проблемы: гормональный криз, интерес к противоположному или своему полу, в зависимости от ориентации. Появляется желание коммуницировать.
Полиция должна понимать, что имеет дело с аутичным человеком
На Западе есть много программ, которые специально нацелены на это. В том числе существуют программы, которые работают с поведением, социально приемлемым дома, но неприемлемым на улице.
Должна быть двойная история — с одной стороны, тренинги для родителей и попытки сформировать сотрудничество с центрами, НКО или общественными объединениями.
С другой стороны, полиция тоже должна понимать, что она имеет дело с аутичным человеком, у которого не было никакого злого намерения.
Человека с РАС ни в коем случае нельзя бить.
Можно его остановить, аккуратно отвести от девушки, можно что-то ему объяснить и таким образом прервать контакт, который для девушки дискомфортен. Но не нужно его хватать — это закончится плохо и для сотрудника полиции, и для аутичного человека.
Скорее всего, это приведет к вспышке агрессии. Я могу процентов на 90 утверждать, что это случится.
Владислав Желнин — прекрасный пример, когда совершается преступление, подпадающее под определенную статью Уголовного Кодекса Российской Федерации.
Но почему совершается? Потому что нет никаких работ по групповой социализации, нет объяснения сложного социального контекста.
С точки зрения полиции, если человек дееспособен — значит, он отвечает за все свои поступки. С аутизмом не все так просто.
Абсолютная недееспособность, скорее всего, будет только у очень тяжелых, глубоких невербальных аутистов.
Аутисты из противоположной части спектра, у которых есть все те же проблемы социализации, проблемы с пониманием сложного контекста, будут дееспособны. И попадут в ситуацию, в которой они до конца не осознают и не осмысляют свои действия. Они будут отвечать по всей строгости закона, но, скорее всего, не выживут в тюрьме.
У сотрудников правоохранительных органов очень специфический язык, который они используют при задержании.
В нем содержатся определенные квази-угрозы, тайные сообщения, которые ты должен услышать и понять. Аутичный человек их точно не поймет.
Когда мы делали спектакль «Груз 300», к нам регулярно приходили полицейские, разговаривали с нами. Но мы очень хорошо социализированы. Чего не скажешь о людях с аутизмом.
Наш новый проект — это междисциплинарная инициатива, которая должна работать на нескольких уровнях.
Поэтому она такая долгая, на целый год. Это инициатива по информированию, психообразованию, налаживанию связей между родительским, активистским, экспертным сообществами и сотрудниками правоохранительных органов.
Я давно общаюсь с Катей Мень из Центра проблем аутизма (ЦПА). Катя — мама Платона, с которым я работала шесть лет. Сейчас Платон подросток, в начале нашей работы ему было пять лет. Он классический глубокий невербальный аутист, пользующийся специальными карточками, системой коммуникации.
Мы с Катей обсудили возможность такого проекта, потому что сама я не могу его сделать, а в коллаборации с ЦПА я могу запросить грант как самозанятый человек. И сейчас грантодатель этот грант для меня ищет.
Мы ничего не знаем о взрослых аутистах
Есть специфика защиты прав людей с разными особенностями: специфика шизофрении, биполярного расстройства, депрессии.
Кто такие взрослые, в том числе пожилые аутичные люди? Где они? Мы практически ничего о них не знаем.
Они как будто исчезают из нашего поля зрения.
Когда они вырастают и становятся независимыми, им придется сталкиваться в том числе и с правоохранительными органами.
Обучение полицейских — не утопия
ЦПА — это организация, которая существует в том числе на президентские гранты. Это дает надежду, что наш проект может выйти на некий государственный уровень.
За один год по всей стране это сделать невозможно.
Если у меня будет хотя бы одно отделение полиции, в котором рабочие группы смогут проводить мастер-классы, тренинги, объяснять и рассказывать, и хотя бы одно отделение полиции будет работать правильно, — это уже будет успех для нашей страны.
Будет прецедент, когда правозащитное сообщество впервые выйдет на контакт с силовым и получит результат.
У нас уже есть понимание проблемы и даже представление о том, как ее решать в Москве.
Первый этап — подготовка. Сейчас я работаю над теоретической базой, провожу опросы целевой аудитории: специалистов, родителей, активистов и работников правоохранительных органов, на которых мне удастся выйти.
Второй этап — создание рабочей группы из представителей разных сообществ, которая будет вместе со мной заниматься разработкой программы и подготовкой мероприятий по информированию, презентации проекта.
Нам есть, на что ориентироваться. Университет Дрексела в Америке уже занимается чем-то подобным. У них уже есть важные наработки и материалы на эту тему.
Я созваниваюсь с сотрудниками американского университета, обсуждаю с ними их ценный опыт, который частично можно адаптировать под Россию.
Они хотят делать международный проект на тему взаимодействия полиции и людей с особенностями.
Мы живем в государстве, которое сами не понимаем
Я не очень верю, что аргумент «Это касается каждого» работает в контексте нашей страны.
Есть много вещей, которые касаются каждого, в том числе нарушения прав человека в России.
Но наша страна так удивительно устроена, что пока тебя рандомайзером не затянет в число жертв работающей государственной машины, ты этого не ощутишь.
За годы своей активистской художественной деятельности я видела примеры того, как люди у нас в стране становятся гражданскими активистами, внезапно столкнувшись с определенными реалиями, открыв для себя неожиданные миры.
Когда живешь в России, у тебя присутствует ощущение: все это происходит где-то там, не со мной.
У нас нет стандартного для автократического общества чувства повсеместного давления — мы не в Северной Корее.
Мы живем в государстве, которое сами не понимаем, вот чем оно так страшно.
Узнаем все внезапно — когда нам приходит повестка или оказывается, что наш репост опасен.
Прошлым летом мы занимались защитой Даны Беляевой, которая купила зарубежный антидепрессант. Ее хотели посадить за контрабанду наркотиков в крупном размере. Оказалось, что этот антидепрессант является прекурсором (вещество, участвующее в реакции целевого вещества) какого-то наркотика. Человек оказался к этому абсолютно не готов, и тоже никакой гражданской активностью не занимался до того, как это произошло.
В нашей стране очень много аутичных людей. Сегодня в России насчитывается около 31 000 человек с диагнозом «аутизм» (данные за 2018 год). Думаю, их больше, потому что диагностируют у нас не очень хорошо. Часто аутисту ставят диагноз «шизофрения».
Мы создадим своеобразную дорожную карту взаимодействия с аутистами
На первом этапе мы создаем рабочие материалы. Затем выявляем наиболее актуальные для города и региона проблемы, общие для родительского, адвокатского и правозащитного комьюнити.
На основе этого анализа формируем цели и программу. Потом будет медиа- и психообразование, создание информационной повестки, привлечение внимания к онлайн- и офлайн-мероприятиям: круглые столы, лекции, подкасты, перформансы, общественные слушания.
Проанализировав собранные данные, от теоретической части мы перейдем к созданию практических программ.
Это будет своего рода дорожная карта для работников правоохранительных органов по взаимодействию с аутистами: простые и понятные инструкции, с которыми можно работать на занятиях.
Например, с участием медэкспертов и носителей диагноза.
Я хочу привлекать взрослых аутичных людей. Есть много вещей, которые нужно увидеть их глазами.
В результате родится некий базовый курс «Аутизм» для правозащитников и для работников правоохранительных органов.
Мастер-классы и тренинги по практической работе от медэкспертов — например, прикладной анализ поведения аутичных самоадвокатов (самоадвокация — любое действие с целью представить свои собственные взгляды или интересы). Именно эта, системообразующая, часть очень сложная.
Проект рассчитан на год, он будет работать в Москве. В рабочую группу войдут правозащитники, люди с аутизмом, родители и журналисты.
